дианна агрон | dianna agron

ANTOINETTE BURREL АНТУАНЕТТА БАРРЕЛ 24, 21.01.89 гетеро

I LIKE -Люблю готовить; -Я хорошо катаюсь на сноуборде; -Прекрасно разбираюсь в математике; -Читаю множество книг на досуге; -Раз в месяц посещаю театр; -Люблю читать утренние газеты; -Каждый месяц, по два раза выбираюсь в горы, чтобы с ветерком прокатиться на сноуборде, поймать новую волну адреналина и отдохнуть от повседневной суеты города, которая, порой, душит меня; -Люблю комедии. Именно комедии. Не боевики, не ужасы, не триллеры, а комедии, над которыми можно действительно посмеяться; -Люблю изящный интерьер в квартире; -Очень люблю русского классика – Достоевского; -Люблю музыку; -Предпочитаю японскую кухню; -Увлекаюсь психологией; -Люблю науку; -Пою в душе. Иногда, когда моя квартира утопает в полнейшей тишине, я устраиваю концерты, чтобы расшевелить свой мозг от постоянных бумаг и контрактов, которые меня окружают на работе;

I DON'T LIKE -Боюсь своего прошлого - не люблю о нём вспоминать; -Боюсь рассказывать людям о себе, поэтому достаточно часто оставляю знакомство с собой на последок; -Высота - мой страх; -Пауками меня не испугаешь, а вот крысами - запросто; -Негативно отношусь к сверхъестественным существам (не верю в них, но боюсь встретить);

---

телеканал "Channel Ten" - журналист, средний достаток
мать - Виктория Баррел, отец - Тим Баррел, кузина - Марлена Роуз
B I O G R A P H Y
Моя жизнь похожа на сказку. Думаете на прекрасную и романтичную? Нет, вы ошибаетесь. Она страшная, никчёмная, ужасная, без белых полос, которые хоть как-то могли радовать меня своим просветлением. Но всё было так ужасно, что я привыкла. Моя жизнь – моя привычка. Пусть даже страшная. Пусть даже никчёмная.
Моя жизнь началась в Брисбине. В прекрасном городе-курорте. Он радовал меня своим солнцем, радовал энергией, радовал людьми, которые здесь жили. Он был светлым – я росла светлой, будто питаясь энергией от своего родного края. Я была жизнерадостной: вечно улыбалась, заливисто смеялась, радовала окружающих. Меня любили все, начиная с нашего кота – Брокса, заканчивая соседскими бабушками, которые постоянно угощали меня вкусными крекерами. Вкус детства. Вкус несказанной радости, которую, наверное, последний раз я ощущала в возрасте пяти лет.
Мы жили небольшой семьёй: я, любимая мамочка и бабушка. Отец у нас был, но я его никогда не видела. Он был военным, поэтому всё свое время он проводил на плацу, в походных условиях или в казарме. Я никогда не воспринимала его всерьёз. Знала, что к нам один раз в месяц должен приехать какой-то человек, я должна обрадоваться, запрыгнуть к нему на ручки, получить противный поцелуй, от которого веяло запахом курева, получить в подарок мешок со сладостями, и уйти к себе в комнату. Это и было моей обязанностью, которую я старательно выполняла – каждый ребёнок любит сладости, которые машинально плывут в его руки.
Так продолжалось до пяти лет. А потом отец вернулся. Просто бросил свою службу, объяснив это тем, что он хочет больше времени проводить с семьёй. На самом деле бабушка потом сказала, что его просто выгнали со службы за нарушение порядка. Я тогда долго не могла понять, как такой взрослый человек может нарушать порядок. Неужели он ослушался маму и поздно лёг спать?
Жизнь с отцом оказалось не такой простой, как казалось мне. Во-первых, мы переехали от моей бабушки (она умерла спустя три месяца после нашего переезда, но, увы, мне не разрешали с ней видится). А, во-вторых, от меня отделилась моя мама. Наш прежний неразрушимый союз двух любящих сердец напрочь развалился, когда в нашу жизнь вошёл отец. Мама полностью поддалась его мнению. Она больше не верила мне, всё меньше проводила со мной времени, а когда отец умудрялся поднять на меня руку (а это случалось достаточно часто), она кидалась на меня с криками: «прекрати доводить отца». Я терпела. А что я могла сделать ещё? Денег нам катастрофически не хватало. Отец не позволял работать матери, а сам работал механиком, растрачивая всю полученную зарплату на выпивку и игры. Он всё чаще заявлялся домой пьяным, всё чаще кричал на мать, бил меня, но мать не спешила уходить от него. Почему? Она всё ещё видела в нём того прекрасного юношу, в которого она влюбилась семь лет назад.
Пришёл тот возраст, когда мне предстояло идти в школу. Меня с трудом собрали в учебное заведение, пригрозили, что если я сломаю или порву хоть одну вещь, то я больше никогда не увижу своего кота, поэтому мне приходилось ходить с такой аккуратностью, что дети, которые не могли выговорить моего сложного имени, стали называть меня балериной. А я ведь мечтала стать балериной. Мечтала обувать белоснежные пуанты и пачку, мечтала собирать свои белоснежные волосы в высокий хвост и вытворять на сцене такие пируэты, чтобы у всех дух захватывало. Однажды я рассказала родителям о своей мечте, но они лишь громко рассмеялись и сказали, чтобы я шла учить уроки.
Возраст от семи до четырнадцати у меня был таким же, как и у всех подростков. Я прекрасно училась, мечтала о дальнейшей жизни и думала о своей карьере. Стоит заметить, что уже в этом возрасте я решила стать журналистом, но решила не озвучивать эту новость перед родителями, чтобы они вновь не разнесли мою мечту на сотни миллионов осколков.
Я училась, отдыхала с немногочисленными друзьями в немногочисленное свободное время, читала книги, которые покупала на свои небольшие карманные расходы. Я не жаловалась на свою жизнь, хотя мне было больно получать удары от своего отца, и чувствовать на себе уничтожающий взгляд матери. Конечно, я бы воспринимала это как должное, если бы знала за что, но это и оставалось загадкой…
Однажды к нам в дом пришла моя учительница. Она пришла сказать несколько слов благодарности моим родителям за то, что они воспитали такую примерную ученицу. Когда она вошла в наш дом, она сразу поняла, что живётся мне трудно. Но пару слов она всё-таки сказала, хотя, знаете, лучше бы не говорила. В тот вечер отец был пьян. Как только белоснежная юбка учительницы скользнула за дверь, он крепко схватил меня за руку и произнёс: «Антуанетта, ты такая хорошая девочка – тебя нужно обязательно наградить чем-нибудь». Мне было пятнадцать, но я всё ещё была несмышленым ребёнком, особенно, когда дело касалось отца – я всё ещё верила, что в нём могут проявиться отцовские чувства. Когда отец произнёс эту фразу мои глаза вспыхнули от восторга, я быстрее побежала к нему в машину – он обещал меня покатать – даже, не обращая внимание на то, что он был нетрезв. Но это оказалось не самой большой бедой.
Мы заехали в его гараж, находящийся на достаточно большом расстоянии от нашего дома. Мы даже не заходили вовнутрь. Всё  случилось здесь. В машине. В старой, грязной машине, в которой пахло им. Его тошнотворным запахом, от которого по моему телу до сих пор бегут мурашки. Отец схватил меня за талию и быстро перекинул меня на соседнее сидение. А потом случилось ужасное… Он начал бить меня, смешивая удары со противными поцелуями, которыми он осыпал каждую крупинку моего тельца. Он целовал меня. Маленькую девочку, со слезами на глазах. А я верила ему. Называла этого ублюдка «отцом», хотя на самом деле он был порядочной свиньёй.
Тогда я прибежала домой и начала рассказывать всё маме, но она не поверила мне и залепила мне громкую пощёчину. Я убежала к себе в комнату и пообещала, что больше никогда оттуда не выйду.
Я была не права – отец забирал меня силой. Он забирал меня, отвозил к своему гаражу и вновь издевался надо мной, хотя я громко кричала, била его своими тонкими ручками. Так продолжалось до тех пор, пока эту «картину» не увидел наш сосед. На тот момент, кстати, мне было семнадцать лет. Ровно два года он издевался над моей жизнью,  ровно два года он не давал мне сделать шага влево или вправо. Сосед быстро разобрался с ним, и отца посадили в тюрьму, а меня оставили с матерью, но, знаете, ничего не было страшнее этого. Она возненавидела меня. Она срывалась на меня каждый день, из-за любого пустяка, из-за малейшей мелочи. Я не могла терпеть такой жизни, не могла больше сгорать под уничтожающим взглядом своей матери – я собрала вещи и уехала в колледж.
В колледже я стала другим человеком. Я похоронила ту самую Антуанетту, которая жила в моей душе. Я просила всех называть меня Тони, а все не сопротивлялись, не лезли в мою душу. Всем было безразлично на меня, на моих родителей, которые никогда ко мне не приезжали. Однажды моя лучшая подруга спросила у меня про моих родителей, и жестокий укол боли ужалил меня прямо в сердце. Я закрыла глаза и убежала из комнаты, чтобы спокойно углубиться в воспоминания, которые вырывали из меня мою крохотную душонку.
Колледж – моя единственная радостная полоса в жизни. Здесь я нашла друзей, здесь я каждый месяц получала небольшую стипендию, здесь я получила образование журналиста. Моя мечта исполнилась. Но вместо того, чтобы бежать и устраиваться на работу, я побежала к маме.
Казалось бы, эта женщина уже должна быть в приличном возрасте, с мелкими морщинами, но моя мама была не такая. Она порхала по дому, словно бабочка, без единой морщинки, с сияющей улыбкой на лице. Маска. Моя мама была сплошной маской даже когда она убеждала меня, что уже давно забыла о том инциденте. И, знаете, я покажусь дурой, но я поверила. Наверное, мне просто хотелось верить в её слова, поэтому, обнявшись с самым дорогим человеком, я стала жить у ней.
Я работала официанткой, она – управляющей в кафе. Утром мы завтракали тостами, вечером пили чай у телевизора и смеялись над шутками. Казалось бы, всё наладилось. Казалось бы, жизнь стала такой, какой она была у меня до пяти лет. Но, боже мой, какой же я была наивной…
В тот день мне исполнилось двадцать три года. Я радостная бежала домой, чтобы отпраздновать с матерью своё день рождение. Вбежав в наш ветхий домик, мне в нос мгновенно ударил запах сырников – моего нелюбимого блюда. Я знала с детства, что мать готовит сырники для отца, именно поэтому этот запах стал для меня ужасным, противным, будто пахло мертвечиной. Я вбежала в гостиную, и увидела картину, которая не просто подвергла меня в шок, которая лишила меня возможности чувствовать, дышать, соображать… На нашем диване сидел отец, возле его ног, как последняя собака, тёрлась мать. Я до сих пор помню его ужасные руки, когда он потянулся меня обнять. До сих пор помню его прокуренный голос, когда он говорил мне слова прощения. А я… А я залепила ему громкую пощёчину, похожую на ту, которой когда-то наградила меня мать, и убежала из дома.
Я сняла небольшую квартиру, устроилась на работу, и стала спокойно жить в своём уютном гнёздышке, пытаясь забыть историю одного предательства, которой подвергли меня родители.
У меня больше нет снов – у меня есть только кошмары. Ужасные, кровавые кошмары, в которых я выступаю в роли жертвы. Я просыпаюсь в поту, в своей постели, со своим котом, но я рада…Рада, что у меня началась своя жизнь. И я не хочу связывать её с родителями.

---

C H A R A C T E R
Её наградили характером, который заставляет людей забывать о своих проблемах, проникаясь в неё. Проникаясь в самую глубь. Растворяясь в ней. Без остатка. А она пускает всех в себя. Почему? Потому что открыта. Для всех, для каждого. Но, увы, она никогда не обнажит свои чувства, не выставит их напоказ. Она мастерски скрывает их под тысячами замками, выставив вперёд поддельную радость, улыбку, доброжелательность. Нет, она не любит маски. Она ненавидит их, но что поделаешь, если людей становится всё больше, и тебя на всех просто не хватает. Твой лимит переполнен. Ты разрушаешься под тяжестью людского внимания и людской глупости. В последнее время, девушка всё чаше старается снимать с себя маски поддельной радости. Она старается быть, как все. Старается быть своей среди миллионов чужих, но малейшая вспышка соблазна, и лицо вновь покрывает железная маска, которая не спадает до тех пор, пока Тони не поймёт, что всё хорошо.
Не будем прибегать к длительным лирическим отступлениям. Да, быть может, Баррелл кажется двухъярусным человеком, который пропускает людей только наполовину себя, но, когда они понимают, что лимит доверия оправдался, они натыкаются на ещё одну тяжёлую стену. Но нет, поверьте, она не такая.
Весьма скромна. Послушная дочь, преданный работник и просто прекрасный человек, сущий ангел, если хотите. Но в ней есть стержень. Его не сломать. Трезвый, расценивающий взгляд на жизнь, сильная воля, нотки бунтарства, которые иногда выплывают наружу. Тони была такой с самого детства. Будучи ребёнком, она всегда настаивала на своём, требовала, чтобы все её условия соблюдались. Говорят, что со временем люди меняются, становятся теми, кем они должны были стать. Гадкие утята превращаются в белых лебедей, серые мышки переходят в разряд сексуальных людей. Быть может, вы предполагаете, что Баррелл изменилась? Но нет, Антуанетта стала лишь той, кем она являлась всегда. Достаточно одной искры, чтобы разгорелось пламя. Достаточно одной крупинки, чтобы Тони превратилась в большее, чем жизнерадостного человека. Она способна стать девушкой, переступающей через свою гордость ради достижения заветной цели, или наоборот, стать ненасытной тигрицей, способной разорвать всех на своём пути. Нет. Это слишком. Да, она лидер, но ради золотого места она не готова рисковать и унижать других.
В Баррелл всегда найдётся та нотка, которая будет отличать её ото всех. Она спокойна, открыта и, пусть не всегда, но, добра, всегда готова прийти на помощь тем, кто в этом будет нуждаться. Девушка ждёт от мира лишь справедливости, и очень расстраивается, когда эта справедливость оказывается простым словом. Честна со всеми. Верна каждому, кто смог занять в её сердце особое место. Не гордая, не высокомерная, но чувство собственного достоинства имеет, и может постоять за себя. Она никогда не будет тратить своего времени, чтобы оскорблять, унижать других, потому что считает, что это низко. Тони не терпит ложь, лицемерие и фальшь. Конечно, считает она, людям нужно говорить  то, что они хотят услышать, но ни в коем случае нельзя это придумывать – это может обвернуться во вред самой себе и близким людям.
Обладает хорошей памятью. Досконально запоминает все эпизоды своей жизни, поэтому её по праву можно назвать злопамятной. Крайне злопамятной. Её гордость не позволит ей терпеть оскорбления, нелепые выходки других. Постарается уничтожить того человека. Не делом, не гадкой выходкой, а словом. Вы же знаете, что слово ранит лучше всякого ножа.
Начитанна. Очень любит читать, даже больше, чем смотреть фильмы. Баррелл считает, что фильмы создают нам картину сами, не давая думать, а при чтении книг наш мозг работает, разрабатывая свои забытые функции.
Она – весна. Лучистая капель, заражающая своим заливным смехом, заряжающая нагнетающим ароматом счастья. Она ласковое дыхание осеннего ветра, который с особой любовью треплет её светлые волосы. Она рождена счастьем, но это счастье, увы, очень часто покидает её душу, оставляя на своём месте тяжёлый след тоски и печали. Она ласточка тепла. Страстное искушение. Ларец добра, которое она тщательно скрывает в себе, выдавая каждому знакомому понемногу.
Очень часто люди с особым трепетом смотрят на Баррелл, будто она слабая, словно в ней нет того характера, который может свернуть горы, остановить коня на скаку. Но, как же эти люди ошибаются. В ней есть то, что позволит ей изменить мир, но пока это отмалчивается среди красочных дебрей её яркого организма.
Она истинный сангвиник. Живая, как шумный город. Горячая, словно раскалённая лава и подвижная, словно солнечный луч, пробирающийся утром сквозь замкнутые занавески. Тони полна впечатлений. Тони эмоциональна. Она умеет убеждать, умеет манипулировать, но зачастую не пользуется своими умениями. Немного актриса – немного любит меняться, и способна меняться ради людей, если человек уж слишком западёт в её сердце.

---

A B O U T   P L A Y E R
name: Лина
age: Лина
сommunication: почта, указанная в профиле, проверяется каждый день

post

Что такое? Почему так кружится голова? Неужели странные опыты этих проклятых, несуразных людей, теперь отпечатываются на моём здоровье. Нет. Так быть не должно. Всё всегда проходило безболезненно, недомогание проходило, как по взмаху руки, но сейчас, лёжа на операционном столе, я понимала, что моя голова болезненно раскачивается из стороны в сторону, грозясь выкинуть меня с больничной койки. Пять секунд. Ровно пять секунд - я засекла. И всё проходит. Опять ясная голова, полная моими жизнерадостными, и не только, мыслями. Опять ясный взгляд, который поднимает моё стойкое тело в вертикальное положение. Я - оловянный солдатик, которого не сломили никакие трудности жизни. Я - фарфоровая кукла, которая несколько секунд покачалась от грозного ветра, а теперь вновь жива и невредима, со стойким взглядом и свежими мыслями. Я не вдаюсь в подробности, что делали со мной эти люди. Не спрашиваю, зачем им моя кровь. Мне безразлично - во мне живёт острое чувство мести, которое тянется наружу, но я крепко сжимаю его внутри. Просто накидываю на плечи лёгкие пиджак, засучиваю рукава, и выхожу из кабинета, стараясь попутно не разбить сотни колбочек и мензурок, которые меня окружают. Боюсь, что это лишнее. Хотя, скорее боюсь, что после этого меня поставят на такой контроль, что мой план мести, ещё строившийся по мелким-мелким частичкам, никогда не войдёт в мою жизнь. А я хотела. Я жила этим.
Иду по светлым, больничным коридорам, которые вызывают у меня лишь острое чувство отвращения и тошноту, которая вызвана либо последствиям после откачки крови или же тем, что мне до смерти осточертевала данная ситуация. Каждый раз, когда я спускалась в подземелье, зная, что впереди меня ждёт ещё один опыт, я чувствовала себя последней крысой, мышью, в которую сейчас воткнут укол, сделают какие-то шаманские выкрутасы, и отпустят, не сказав ни слова. И так каждый раз. Каждый раз знобящая душу тишина, ватное молчание, которое резало мои перепонки не хуже, чем какой-либо шумный скрежет.
Сильнее закутываюсь в пиджак, будто боясь мороза, которого нет в этом помещении. Но есть тут кое-что другое - сильное ощущение страха, которое подкатывает к горлу, заставляя тебя отворачиваться, прятаться, бежать, ускорять медленные движения твоих уставших ног. И я ускоряюсь, разрушая тонкий барьер, который стоит передо мной и стенами этого помещения. Стараюсь убежать подальше от знобящего холода и предчувствия страха, который хочет сковать меня в свои крепкие кандалы, не дав выхода на свободу.
Всё ещё бреду по коридору, встречая незнакомых мне людей, изредка кивая им головой, не понимая зачем. Пусть даже они и знают меня, пусть даже и я знаю их, но всё уже давно стало сплошной игрой. Всё это уже давно стало мне неважным, и каждый знакомый человек теперь проходит у меня в голове операцию под названием "стоит ли верить ему?".  И только после этого мой разум сам решает верить или не верить. Как там у Шекспира? "Быть или не быть" - у меня по другому, и в другом смысле, более пугающем.
Выхожу на площадку с лифтом, который должен донести моё тело до верха и отдать в объятия тёплой постели и ночи воспоминаний. Чувствую, что тело начинает стонать от усталости, чувствую, что мне остался всего лишь час, а после... А после я прилягу на любое место, которое предоставит мне жизнь и засну беспробудным сном. Надеюсь, никто не захочет меня потревожить.
Коридор с лифтом радует меня своим спокойствием и безлюдностью. Такая ситуация может оказаться пугающей, но, поверьте, что может быть пугающим, если вы уже лежали на операционном столе и на вас ставили, без преувеличения, опыты? Что может быть пугающим, когда вы живёте в постоянном страхе за свою жизнь, да, чего греха таить, не только за свою.
Сажусь в просторный лифт, который быстрыми передвижениями доставляет меня до верхнего уровня. Выхожу, постукивая острыми каблуками по каменному полу, разнося громкое эхо по всему подземелью. На цыпочках, чтобы не делать лишнего шума шагаю вперёд, потом назад. На миг забываю куда мне всё же нужно держать свой путь, но тут же вспоминаю, когда лифт вновь открывает свои дружелюбные двери. Пётр Алексеевич. Директор школы, и, по совместительству, акционер "Ingrid". Эх, нравится мне это. Спускаешься в подземелье к злодеям, которые травят твою жизнь, а тут столько знакомых лиц, что даже смешно на душе становится.
-Здравствуйте, Пётр Алексеевич. - Говорю я, чуть охрипшим от долгого молчания, голосом. Он смотрит на меня с ноткой подозрения, с вечной улыбкой на тонких губах. Я делаю шаг назад, чтобы дать ему дорогу, и продолжить свой короткий маршрут через длинное подземелье к камину в библиотеке. Это самый короткий ход. Это самый короткий шанс для меня попасть в свою комнату, подумать о занятиях на завтрашний день, и заснуть, укутавшись в лёгкий флёр сна. - Прекрасный вечер сегодня, не находите? - Зачем я это спросила - неизвестно. Но мне неловко стоять подле него и поддерживать немое молчание, которым меня постоянно вознаграждают в подземелье.